— Вот карандаш! Ставьте сами, что считаете нужным!

Она вложила в мои пальцы красный гранёный карандаш.

Я решительно поставил Ганже единицу, прочертил её на пол-листа, добавил к отметке такой же здоровенный восклицательный знак и, высунувшись в коридор, велел одному из учеников немедля передать Ганже: пусть он срочно явится к нам, в учительскую.

Увидев в моих руках родную тетрадь, Ганжа деловито осведомился:

— Два?

— Единица! — И я едва удержался от злорадства, не показал ученику язык.

И тут он, опережая мою обвинительную речь, сам перешёл в атаку, возмущённо закричал:

— Нестор Петрович! Я, Григорий Ганжа, играю за завод в волейбол! Выбиваю из мелкашки пятьдесят на пятьдесят. Светлана Афанасьевна, я, между прочим, ни разу не разводился! Так почему я, Григорий Ганжа, должен быть на кого-то похожим? Ответьте!

— Возьмите, Ганжа, тетрадь, ступайте и хорошенько подумайте: правы вы или вас занесло не туда, куда надо? — посоветовал я, стараясь сохранять хладнокровие.

— Я уже думаю. И буду думать! Сам! Глупые или даже умные, но это будут мои мысли! Учтите! — предупредил Ганжа, бросая нам новый вызов.

Он вышел в коридор и ещё долго возмущался там, среди учеников. До нас доносилось:

— Я сам научился играть на гитаре! Не слабо? Как, как? Купил самоучитель и овладел, — огрызнулся он на чей-то, наверное сейчас неуместный, вопрос и снова завёл своё: — Так почему я, Григорий Ганжа, должен быть похожим на кого-то другого?

Но я уже размышлял о своём. В этот вечер у меня сплошные даты, только поглядывай на часы. Я рассказываю на уроке о Чингисхане, а сам исподтишка смотрю на циферблат.

В двадцать два часа три минуты Лина поинтересовалась временем. Разве это не дата? И я спрашиваю:

— В каком году была битва на Калке?

— В тысяча двести двадцать третьем году! — лихо докладывает ученик.

— Правильно! Молодец!

А провожать её я пошёл в двадцать три часа тридцать минут. Тогда закончились танцы.

Я всё помню подробно. Например, как выглядели в тот вечер физиономии её кавалеров. Один из них отозвал меня в сторону и прошипел:

— Предупреждаю! Будешь маячить перед глазами, выверну наизнанку, как Мюнхгаузен того волка, и посмотрю, чем ты набит. Ватой или соломой!

Тут к нам подошла Лина и проворковала, ловко скрыв иронию.

— Лёнечка, осторожно, руками не трогать! Нестор Северов — ценное достояние, оно принадлежит науке. Будущему нашей науки!

— Да я ничего… Правда, ничего? — обратился он ко мне за поддержкой.

Я пожалел его и подтвердил: мол, он действительно «ничего»…

И всё же они не её пирожки. Лина никудышная повариха. Однажды, будучи у меня в гостях, она сварила картошку. Я ел это блюдо, давясь. Картофель был недоварен. И неизвестно, чего в нём было больше: крахмала или соли. И к тому же вряд ли её теперь заботит мой желудок.

Из школы я шёл в толпе учеников. Постепенно толпа редеет, голоса растекаются по улицам и переулкам. И вот я в одиночестве шагаю по тротуару. Да небольшая группа голосов ещё движется посреди мостовой. Вдруг из их общего строя вырывается отдельный вопль:

— Нет, только подумать! Я хочу подражать себе самому, и за это мне вставили кол!

…А я припоминаю новые даты.

В ту ночь мы долго стояли у её подъезда — Лина рассказывала сказку собственного производства и никак не могла довести до конца. Она творила прямо на моих глазах, а я с изумлением следил за этим процессом. Её склонность к сочинительству оказалась для меня сюрпризом. Оказывается, она давно выдумывала сказки, а я, дурень, их принимал за чистейшую правду.

Сюжет сказки был непритязателен для сторонних людей, но для нас, историков, весьма актуален: некий молодой и уже гениальный (поняли намёк?) археолог, роясь в скифском кургане, нашёл прекрасную девицу. Она спала на тахте, рядом лежал раскрытый томик Артюра Рембо. Девушку заколдовал скифский вождь, она отвергла его домогательства, и тот отомстил, опоив убойным снотворным зельем.

Возмущённая скифская общественность резко осудила поступок вождя. Он был свергнут и переведён на должность заведующего артелью, точившей наконечники для стрел. Но с девушкой уже ничего нельзя было поделать — она погрузилась в многовековой сон. Даже верховный терапевт и тот опустил свои искусные руки. Так проспала она две тысячи лет.

Археолог, разумеется, её поцеловал — он был, как и положено учёному, рассеян, а девушка чертовски красива, и он это сделал машинально. Она открыла глаза и согласилась выйти за него замуж — поцелуй в её времена был равен предложению вступить в брак. Учёному, посвящённому в обычаи старины, пришлось подчиниться и официально просить её руки. Мораль сказки была такова: не целуй незнакомых скифских девушек, они старомодны. Но как и положено сказке, всё закончилось добром. Теперь эта пара живёт в Черёмушках, нет, не в московских, — в местных. Она пишет детские книжки.

Он недавно вернулся из заграничной командировки, копался в монгольских степях…

Закончив, Лина словно бы небрежно поинтересовалась: ну и как мне её опус? Не правда ли типичная графомания? Однако ждала ответа, не сводя с меня глаз, следила, буду ли я искренен или совру малодушно. И хотя эта душещипательная история была украдена из «Спящей красавицы», сказка мне, простаку, пришлась по нраву — в археологе угадывался наш общий знакомый — будущий, вернее скоробудущий, аспирант. Так я и сказал Лине. Долго мы стояли и после того, как сказка была досказана. Было полнолуние — любимая пора оборотней и прочей нечисти, но мы чувствовали себя превосходно. Луна мощным софитом освещала наш любовный, как мне тогда казалось, дуэт, в её мистическом белом свете Лина выглядела прямо-таки сказочно, подобно той, скифской, красотке.

Я реставрирую в своей памяти её великолепный образ. Эх, если бы все девушки походили на Лину!

Всё-таки недотёпа этот Ганжа. Разве это плохо — быть ну если не полной копией, то очень похожим на выдающегося или хотя бы просто симпатичного человека? Давай, Григорий, мысленно перенесёмся в ту воображаемую страну, где все на кого-то похожи.

— Ганжа! Григорий! — зову я своего непутёвого ученика.

Но Ганжа и его спутники уже давно скрылись за углом. Тогда я отравляюсь в эту страну в одиночку.

А там, на площадях и улицах, полно схожих людей, и прежде всего Кузькиных Лин. Мои глаза прямо-таки разбежались по сторонам — Лины везде, кажется, на каждом шагу, и все её точные слепки. Я побежал за первой же попавшейся мне на пути.

— Девушка, а девушка! Вас можно на минутку?

Она остановилась и очень знакомо улыбнулась.

— Да, да! Это я! Не ожидала? А кто из вас оригинал? Только честно. Ты или…

Я не договорил — мимо павой — фу-ты ну-ты! — пронесла себя другая Лина. «А может, настоящая эта?» — подумал я и погнался за второй копией, потом за третьей, четвёртой. Мне это уже не по нраву — метаться между, в сущности, незнакомыми девицами, — мне нужна своя Лина, её подлинник! Она для меня — единственная на земном шаре, да что там, во Вселенной! Она — штучная девушка! Но как её найдёшь в таком скопище будто клонированных Лин?